Друг Полумрак, солнце русской прозы, а по совместительству — покровитель щучьего сайта и гений яблочной премудрости (единый, само собой, в трёх лицах) — написал чудесный рассказ, который мы публикуем с удовольствием. А заодно и поздравляем Полумрака с прошедшим уже два дня как днём рождения — при помощи иллюстрации Родиона Китаева.

рубрика тексты Послеобеденное солнце осветило нелепый ковер, ряды потрепанных книг, расставленных по полкам небольшой библиотеки, пронзило жидкие белобрысые волосы тощего, похожего на стеснительное привидение гостя, и блеснуло на начищенных туфлях хозяина. Гость оглядел любимую комнату друга — глаза его остановились на напольных, так называемых «дедушкиных» часах. Их циферблат и корпус были отворены, стрелки сцепились на неправдоподобной цифре, с торчащего из циферблата заводного ключика свисала табличка: «Не идут». Гость положил свою шляпу на кушетку и сам сел рядом.
Хозяин, выглядящий чуть моложе и куда живее своего гостя, раскрыл стоящий на кофейном столике ящик из фанеры. Внутри ящика оказались ужасающе безвкусные латунные часы, похожие на фасад античного храма, украшенного латунной розочкой и парой смыленных ангелочков.
— Это, — объявил хозяин, — самые неточные часы, которые я смог найти. Они отстают от больших часов почти на три минуты за день. Большие часы спешат на две минут в месяц. И все часы повсюду идут так, как им того хочется. Те отстают немного, те убегают, и никто не знает, который сейчас час, потому что измерить время-то и нечем.
Гость взял с протянутой ему тарелочки толстенький эклер и прикусил его. Бело-желтый крем брызнул на его щеку.
— Чем измерить время? Секундами? Секунду придумали чванливые идиоты! — воскликнул хозяин, садясь в кресло напротив. — Что такое секунда? Кто ее видел? Что она означает? На одних часах секунда одна, на других часах другая. Время то летит, то еле плетется, а то и вовсе вспоминаешь то, что еще и не произошло. Бывало такое с тобой?
Гость согласно утер лицо носовым платком. Хозяин закинул одну стройную коленку на другую и закурил.
— Так вот узнай, — сообщил он, — что на самом деле всё совершенно иначе. Человек не видит движения времени, но видит движение своей лакуны.
Гость ошарашено налил себе чаю.
— Ты знаешь, что такое лакуна? Это полость. — любезно сообщил хозяин. — Мы не путешествуем вперед по термодинамической стреле, нас влекут по ней вот эти машины. — его ладонь опустилась на латунного уродца. — Для физического явления нет никакой разницы, как его рассматривать — по ходу времени или против хода времени, разница есть только для человека. Вазе все равно, упала она и разбилась, или вскочила из кучи черепков и встала на столе. А человеку, увидевшему такое, не все равно — либо он за совком побежит, либо закричит и упадет в обморок.
Гость внимательно обтер рот салфеткой.
— Эта полость движется вперед вот этими нашими машинами, — повторил хозяин, — я называю ее полостью, потому что это не точка, внутри у нее нет никакого точного времени, как я говорил сейчас. Все наши часы идут вразнобой, но в одном направлении и примерно одинаково, и вот эта-то примерность и образует эту-то полость.
Гость снова промолчал, не сводя глаз с ресниц говорящего.
— Но что это за полость? — хозяин выпрямился в кресле и посмотрел очень строго. — Это одна большая полость, выстланная всеми нами? Или эта полость — все наши полости вместе взятые? Моя полость, твоя полость, сливающиеся воедино?
Гость поперхнулся чаем.
— Каждый из нас живет в своей полости, — объяснил хозяин. — в своем отдельном яичке внутри времени, — он показал руками два невидимых яичка, — и они соприкасаются, трутся друг о друга, чуть-чуть смещаясь вперед и назад, но продолжают двигаться, двигаться, двигаться… — Хозяин показал движение руками.
Гость задумчиво облизал свою ложечку
— Так можно объяснить очень много, — продолжил хозяин, — рассвет и закат цивилизаций. Что первично, это яичко или курица времени, которая его откладывает? Почему так называемый прогресс так неразрывно связан с необходимостью измерять время? Нам подавай минуты и секунды, а предки обходились днями и месяцами, их яички были больше, куда больше, они вольно болтали свои яички вперед и назад, они не привязывали их часовой цепочкой к своим карманам!
Блюдце гостя звякнуло под случайно поставленной излишне резко чашкой. Повисла секундная тишина. Гость поймал медленно соскользнувшую с дивана шляпу и, разгладив ее мягкие, широкие поля, положил ее обратно.
— И я владею этим секретом. Я провел годы, размышляя над ним, и внезапно — все кусочки загадки скользнули на свои места. Секреты времени перестали быть для меня секретами. Сегодня, — торжественно сказал хозяин, — я верну человечеству контроль. Сегодня я дам человеку новую жизнь!
— Я пригласил тебя, чтобы ты стал первым свидетелем этого триумфа. — продолжил хозяин. — В тот момент, как ты вошел сюда, ты попал в мою полость, — хозяин показал руками на латунный вздор, — и отправился вместе со мной в это невольное путешествие.
Гость закурил вонючую короткую сигарку.
— Незадолго до твоего прихода я перевел эти часы — примерно на час назад. Мы с тобой стали первыми путешественниками в прошлое.
Гость и хозяин уставились на циферблат. Минутная стрелка приближалась к восьми.
— Конечно, тогда выходит, что любой цивилизованный человек путешествует в прошлое каждую осень, когда переводит часы на зимнее время. Но почему это делают глубокой ночью, как что-то постыдное, чего нельзя показывать детям?
Гость вздохнул.
— Из-за поездов и самолетов, говорят нам. Поезда и самолеты! — воскликнул хозяин, — механизмы! Такие же, как часы, только шестерни крупней. Гудзон, изобретатель перевода часов, был гуманистом, он заботился о человеке и его наслаждении природой, а не о механизмах. Его идеей было переводить часы каждый день, а не стыдливо, под покровом ночи! Но из-за нашей закоснелости, нашего раболепия перед механизмами мы не можем прийти к идее личного времени, когда у каждого из нас будет свой часовой пояс, своя минута, когда мы отбросим ложную скромность и будем распоряжаться своей полостью так, как охота, а не как охота комиссиям и правительствам!
Они немного помолчали.
— И хотя каждый из нас совершает такое путешествие раз в год, — ответил хозяин, — мы с тобой, ты и я. будем первыми, кто скажет себе — «мы заставили свою полость двигаться назад, вперед, снова назад, снова вперед, мы подчинили себе эту полость, она была такой большой, как нам хотелось». Понимаешь?
Гость пожевал сигару непослушными губами.
— Когда этот час кончится, мы вернемся в обычное время— продолжил хозяин и прикоснулся пальцем к своему виску, — всё дело в сознании. Мы путешествуем в прошлое, потому что мы знаем, что мы это делаем. Когда час пройдет, мы вернемся, и эти часы станут обычными отстающими часами. Все, что останется — необъяснимое желание, животная нужда, непреодолимая тяга выставить их верно, вернуться в теплую, уютную полость, снова схватиться за свое такое привычное яичко и больше не отпускать…
Гость и хозяин снова посмотрели на циферблат. По телу гостя пробежала волна крупной дрожи.
— Эта нужда, эта страсть — в порядке вещей, — успокоил его хозяин, — потому что общество наше, воспитание заставляют думать о некоторых своих чувствах как о чем-то неестественном, постыдном. Но ты знаешь сам, что никто, кроме тебя, не сможет приказывать тебе, что думать. Это ты сам знаешь, сам сдерживаешь себя, сам заставляешь себя слушаться часов, этих деспотов с маятником, ты знаешь что нужно тикать вместе с ними, следовать расписанию, календарю, сельскохозяйственному альманаху. Люди, подобные нам с тобой, всегда подвергались остракизму, с детства ты только и слышишь, что если ты сделаешь это, ты непременно убьешь своего дедушку.
В попытке спрятать свое волнение, гость схватил свою тросточку и принялся постукивать ею по ковру между своими ногами. Он старался попадать ее кончиком по рылу бесформенного дракона с вытканной розовым разинутой пастью, похожей на лилию.
— Но вся эта опасность только в тебе самом! — воскликнул хозяин. Мы скрыты от общественного ока, от публичных часов и осуждения. Только ты следишь за собой. Что происходит за запертыми — хозяин указал на полуоткрытые двери библиотеки — дверьми никоим образом не касается никого, кроме нас. Мы, как и наши дедушки, в полной безопасности.
Гость дрожащей рукой растоптал едва тронутую сигару в овальной пепельнице.
— Единственное, чего я не знаю — мы дважды переживем этот час, и это будут два разных, отдельных часа. Какой из них настоящий? Трудно сказать наверняка, — признался хозяин, — но сдается мне, что оба они настоящие. Все дело — он опять похлопал себя пальцем по виску — в восприятии. Когда ты будешь спрошен — что ты делал в то-то и то-то время? Где ты был? Ты можешь выбрать из тех двух мест и занятий, которые ты занимал, и коим ты предавался, то, которого требует момент?
Гость коснулся своих губ языком.
— Ни поэтому ли? — спросил хозяин самого себя, — Не поэтому ли общество так настроено против нас? Может быть, мы не готовы распоряжаться собственной ответственностью? Слишком слабы, чтобы сказать себе «что если»? Понять последствия своего поступка до того, как мы его совершили? Ведь это значит, что ты можешь совершить здесь, сейчас любую ошибку, и если спросят тебя, где ты был тогда-то и что делал, ты ответишь с чистым сердцем, и никто не сможет тебя уличить ни в чем. Поэтому и боятся так, наверное, за наших дедушек?
Хозяин поднял глаза на совершенно пунцового в лице гостя.
— Да что ж это с тобой такое? — хозяин выскочил из кресла и, схватив гостя, поднял его и за плечи и принялся встряхивать. — Ответственность это всегда свобода! Свобода выбора, свобода думания! Разве ты не хочешь насладиться этой свободой? Разве ты не хочешь делать то, что ты хочешь, здесь и сейчас, а не то, чего хотят от тебя другие? Давай же! Живи! Совершай ошибки! Делай что-нибудь со своей свободой! Сам тяни свое яичко! Не следуй больше за ним покорно!
Слова хозяина, булькнув, исчезли в продолжительном, мокром поцелуе, спрятанном тонкими усами гостя. На неопределенное время повисла тишина, затем хозяин принялся с ожесточением вырываться из рук гостя. Некоторое время они сопротивлялись друг другу, наконец хозяину удалось освободиться и, не удержавшись, он повалился на пол.
Гость, коротко дыша, поднял руку к сердцу и принялся расстегивать одну за одной пуговицы на своем жилете. Но тут глаза его встретились с глазами его хозяина; гость пошатнулся, будто накрытый волной страха и ненависти, выплеснутой его взглядом. Как ослепленный, он зажмурился, схватил трость и начал, взмахивая ею как коротким, тупым мечом, осыпать голову хозяина ударами — пока тот не обмяк, неподвижный и окровавленный.
Гость уронил трость и повернулся к латунным часам. Минутная стрелка стояла не очень далеко от полуночи, показывая, что час то ли уже прошел, то ли вот-вот пройдет. В ужасе оглядевшись, гость деревянным шагом подошел к остановившимся дедушкиным часам и, складываясь по частям, вперед спиной, как дым возвращается в бутылку, попытался в них спрятаться.